Философ Александр Дугин отвечает на#nbsp;вопросы Федора Достоевского
Александр Олексюк
В#nbsp;Челябинск на#nbsp;открытие памятника Александру#nbsp;II и#nbsp;форум «Русского собора» приехал один из#nbsp;самых известных мыслителей современной России Александр Дугин. Редактор «Хороших новостей» Александр Олексюк встретился с#nbsp;философом, но#nbsp;не#nbsp;чтобы задать свои вопросы, а#nbsp;с#nbsp;просьбой прокомментировать суждения Федора Достоевского, 200-летие со#nbsp;дня рождения которого мы#nbsp;праздновали в#nbsp;ноябре.
«Свету#nbsp;ли провалиться, или вот мне чаю не#nbsp;пить?» («Записки из#nbsp;подполья»)
Знаете, Достоевский#nbsp;— писатель, в#nbsp;котором открывается вся глубина русских характеров. Эти характеры показаны в#nbsp;его произведениях настолько ёмко, что каждый из#nbsp;них представляет собой некоторую черную дыру. Фактически, когда мы#nbsp;начинаем следить за#nbsp;одним из#nbsp;них, «мир гаснет». В#nbsp;этой идее «миру провалиться или мне чаю не#nbsp;пить» уже заложены позднейший Розанов, Мамлеев, русская метафизика. И#nbsp;такое представление, конечно, иронично: как чувства индивидуума вдруг перерастают в#nbsp;нечто глобальное, сопоставимое с#nbsp;миром.
Это типичный пример «черной дыры», когда человек начинает заглядывать внутрь себя и#nbsp;понимает, что при всей его ничтожности, случайности и#nbsp;механичной предопределенности#nbsp;— с#nbsp;чаепитием, с#nbsp;разговорами о#nbsp;погоде или обычным набором бытовых интересов#nbsp;— бездны внутри него подталкивают к#nbsp;совершенно невероятным обобщениям! Например, что его бытовая практика сопоставима с#nbsp;концом света. И#nbsp;в#nbsp;этом есть не#nbsp;просто патология: что тварь дрожащая вдруг мыслит себя космическим явлением. В#nbsp;этом есть определенная правда: любой человек, и#nbsp;«мелкий», и#nbsp;«обыденный», обывательский, и#nbsp;какой-то, наоборот, экстраординарный, несет в#nbsp;себе то, что можно назвать антропологической бездной.
Мы#nbsp;думаем, будто только великий гений#nbsp;— художник, мыслитель, поэт или актер#nbsp;— обладает этой насыщенностью внутреннего опыта. А#nbsp;на#nbsp;самом деле#nbsp;— каждый получает доступ к#nbsp;бездне эсхатологии, бездне начала и#nbsp;конца, создающей и#nbsp;гасящей миры. И#nbsp;это поразительно [показано], особенно в#nbsp;«Записках из#nbsp;подполья», как антураж мельчайшего человека, который состоит из#nbsp;мелкой похоти, темных пороков и#nbsp;грязных мыслей, антураж типового Петербурга XIX века, вдруг преображается в#nbsp;некоторое метафорическое высказывание.
В#nbsp;этом смысле «Записки из#nbsp;подполья»#nbsp;— вершина мировой литературы. Уже в#nbsp;мелких персонажах Пушкина, Гоголя#nbsp;— в#nbsp;сумасшедших, студентах, случайных станционных смотрителях#nbsp;— вдруг обнаруживается такая глубина человеческого, что начинают дрожать основы мироздания. А#nbsp;Достоевский доводит эту линию русской литературы до#nbsp;пределов.
Думаю, что это высказывание очень фундаментальное и#nbsp;на#nbsp;самом деле уже само по#nbsp;себе антимещанское. Потому что, когда человек, считающий, будто всё должно иметь простое объяснение, сталкивается с#nbsp;подобными фразами, он#nbsp;просто отпрыгивает. Из#nbsp;этой фразы можно вывести всё самое интересное в#nbsp;русской литературе#nbsp;ХХ века. Серебряный век «дрожит» и#nbsp;предвосхищается в#nbsp;этой фразе. Это высказывание показывает даже самым непроходимым посредственностям опасность человеческого бытия как такового, которое стоит на#nbsp;грани проваливания в#nbsp;бездну, и#nbsp;эта бездна#nbsp;— то, что каждый из#nbsp;нас носит в#nbsp;самом себе.
«Еще более убедился я#nbsp;тоже в#nbsp;моей прежней идее: что отчасти и#nbsp;выгодно нам, что Европа нас не#nbsp;знает и#nbsp;так гнусно нас знает» (из#nbsp;письма А. Н. МАЙКОВУ.)
Конечно, выгодно! Абсолютная истина: русского человека европейцы не#nbsp;понимают. Интересно, что русские европейца понять категорически могут: они могут стать и#nbsp;западниками, оставаясь русскими. Русские могут очень хорошо, глубоко и#nbsp;тонко понимать европейскую идентичность, но#nbsp;обратное не#nbsp;действует. Европейский человек гораздо лучше понимает экзотического индуса, мусульманина, африканца или латиноамериканца, потому что тот совсем не#nbsp;похож [на него], а#nbsp;русский#nbsp;— наполовину похож, а#nbsp;наполовину#nbsp;— нет. Этого-то европеец осилить и#nbsp;не#nbsp;может.
Теперь второй момент: выгодно нам это или нет? Выгодно, в#nbsp;том смысле, что мы#nbsp;всегда скрыты#nbsp;— а#nbsp;если скрыты, то#nbsp;свободны от#nbsp;тех, кто за#nbsp;нами наблюдает, пытается вычислить, а#nbsp;вычислив#nbsp;— пытается использовать. Фактически Запад умудрился колонизировать почти всех, кроме России. Именно за#nbsp;счет того, что они нас не#nbsp;смогли до#nbsp;конца понять, и#nbsp;на#nbsp;нашем месте стояла гнусная карикатура, с#nbsp;которой можно было легко справиться, но#nbsp;когда армии приходили, видели, что все совсем не#nbsp;так. Я#nbsp;говорил с#nbsp;одним историческим деятелем, очень серьезным, не#nbsp;буду называть фамилию, которому довелось воевать против России во#nbsp;Второй Мировой войне. И#nbsp;он#nbsp;говорил: «Нас учили, будто русские#nbsp;— это такие низкорослые скуластые, косоглазые карлики с#nbsp;плоскими черепами#nbsp;— такая орда, орки. И#nbsp;когда мы#nbsp;наступали на#nbsp;Ростов, мы#nbsp;вдруг увидели, что на#nbsp;нас идет вал белокурых, голубоглазых, высоких, индоевропейцев#nbsp;— больших индоевропейцев, чем мы». Вот, что значит карикатура, о#nbsp;которой говорит Достоевский. Нас представляют не#nbsp;теми. Мы#nbsp;вообще другие и#nbsp;мы#nbsp;непонятны им.#nbsp;Это один из#nbsp;сюрпризов, одно из#nbsp;следствий этой фундаментальной формулы Достоевского. «Константинополь рано или поздно должен быть наш» («Дневник писателя»)
Все, что должно сбыться, исторически сбудется, пусть даже кажется, что это невозможно и#nbsp;нет никаких предпосылок. Мне кажется, Константинополь может быть наш уже очень скоро, только мирным путем#nbsp;— не#nbsp;через войну, а#nbsp;через союз с#nbsp;Турцией.
Мы#nbsp;видим, что сегодняшняя Турция#nbsp;— на#nbsp;грани выхода из#nbsp;НАТО. Не#nbsp;сразу, не#nbsp;напрямую, но#nbsp;она сближается с#nbsp;Россией, и#nbsp;Константинополь может быть «наш», если у#nbsp;нас будет военно-стратегический альянс. При всей невероятности это может произойти чуть#nbsp;ли не#nbsp;на днях или в#nbsp;течение нескольких лет, хотя столетиями казалось, будто это невозможно. Константин Леонтьев говорил в#nbsp;свое время, что именно союз с#nbsp;Османской империей обеспечит нам выход к#nbsp;теплым морям, чего Российская империя хотела добиться силой. Это один вариант.
С#nbsp;другой стороны, мы#nbsp;знаем, что часть греческой, православной традиции, афонской традиции, русские старцы имели в#nbsp;виду именно прямое завоевание Константинополя в#nbsp;ходе борьбы с#nbsp;Турцией. Я#nbsp;не#nbsp;думаю, что это сейчас реалистично, но#nbsp;кто знает, что будет. Я#nbsp;вообще считаю, что надо доверять больше старцам, пророчествам и#nbsp;духовным ясновидящим православной традиции, нежели даже самому реалистическому анализу.
Еще один аргумент#nbsp;— мы#nbsp;Третий Рим. Функция Константинополя как Второго Рима перенесена на#nbsp;Москву. И#nbsp;вместо того, чтобы возвращаться к#nbsp;старому, давайте построим Третий Рим. Вот это может быть способом восстановления Константинопольско-Византийской антологии нашего общества. Когда мы#nbsp;освободили балканские православные народы, мы#nbsp;от#nbsp;этого ничего особенно не#nbsp;получили. А#nbsp;вот, что касается внутреннего Константинополя, этого Византизма, о#nbsp;котором говорил Константин Леонтьев, это на#nbsp;мой взгляд, имеет прямое отношение к#nbsp;возрождению константинопольской миссии.
«Что такое в#nbsp;нынешнем образованном мире равенство?» («Дневник писателя»)
На#nbsp;самом деле, равенство и#nbsp;справедливость#nbsp;— это совершенно не#nbsp;православные, не#nbsp;христианские ценности. Христианская традиция не#nbsp;знает ни#nbsp;справедливости, ни#nbsp;равенства. Начнем со#nbsp;справедливости: если#nbsp;бы Бог был справедлив, он#nbsp;не#nbsp;отдал#nbsp;бы Своего Сына на#nbsp;гибель. Если#nbsp;бы Бог всем воздавал по#nbsp;справедливости, никто#nbsp;бы не#nbsp;спасся. Бог не#nbsp;справедлив. Он#nbsp;более чем справедлив. Он#nbsp;благ. И#nbsp;когда надо наказать, Он#nbsp;может помиловать. Когда надо с#nbsp;негодованием изгнать совершающего преступление, Он#nbsp;его принимает. И#nbsp;если Бог благ и#nbsp;сверх справедлив, неужели нам надо настаивать на#nbsp;справедливости?
Мы#nbsp;должны двигаться в#nbsp;этом направлении#nbsp;— выступать за#nbsp;благость, отдавать не#nbsp;столько, сколько взяли, а#nbsp;больше, а#nbsp;если отдали, не#nbsp;спрашивать назад. Это очень тонкий закон. Благо, а#nbsp;не#nbsp;справедливость#nbsp;— вот христианская ценность. Помогать тому, кто не#nbsp;заслуживает, любить врагов. Справедливость#nbsp;— это «тебя ненавидят#nbsp;— и#nbsp;ты#nbsp;ненавидь», «на#nbsp;тебя нападают#nbsp;— и#nbsp;ты#nbsp;нападай», «тебе сделали зло#nbsp;— ответь злом». Вот это справедливость, то, что называется «око за#nbsp;око, зуб за#nbsp;зуб». Воздать закономерно за#nbsp;то, что тебе сделали#nbsp;— это вообще не#nbsp;христианская вещь.
Казалось#nbsp;бы, самый последний человек#nbsp;— его надо отвергнуть, осудить, ан#nbsp;нет#nbsp;— он#nbsp;может подняться, и#nbsp;всем станет стыдно. Как Лазарь#nbsp;— нищий, ни#nbsp;на#nbsp;что не#nbsp;способный, поедающий объедки вместе со#nbsp;псами#nbsp;— он#nbsp;берется на#nbsp;лоно Авраамово, а#nbsp;благочестивый богач идет в#nbsp;ад. И#nbsp;вот об#nbsp;этом надо помнить: если мы#nbsp;будем настаивать на#nbsp;справедливости, Бог будет справедлив к#nbsp;нам, а#nbsp;по#nbsp;справедливости мы#nbsp;не#nbsp;имеем никакого шанса на#nbsp;спасение, только по#nbsp;благодати.
Теперь что касается равенства. Есть фундаментальнейший закон, который Ницше сформулировал в#nbsp;«Так говорит Заратустра»: «Братья мои, люди не#nbsp;равны». Вот люди вообще не#nbsp;равны#nbsp;— никогда и#nbsp;нисколько. Другое дело, какие критерии мы#nbsp;устанавливаем, в#nbsp;чем они не#nbsp;равны: экономически, социально, интеллектуально, с#nbsp;точки зрения таланта. Но#nbsp;они всегда и#nbsp;во#nbsp;всем не#nbsp;равны, и#nbsp;какой критерий выбрать в#nbsp;качестве нормативного?
Я#nbsp;считаю, что единственная легитимная форма неравенства#nbsp;— с#nbsp;точки зрения пробужденности души. На#nbsp;этом были построены касты: более всего пробуждены те, кто идет к#nbsp;Богу. Священники, жрецы, дальше#nbsp;— в#nbsp;меньшей степени, но#nbsp;все равно в#nbsp;достаточной#nbsp;— воины, потому что они готовы сталкиваться со#nbsp;смертью. И#nbsp;менее всего пробуждены обыватели, труженики. Да, они тоже хорошие, в#nbsp;этом смысле неравенства нет. Но, бытие священника, воина и#nbsp;труженика#nbsp;— это три разных антропологических модуса. Так вот, равенства в#nbsp;этом случае нет по#nbsp;самому фундаментальному смыслу.
Другое дело, что нет равенства и#nbsp;в#nbsp;капиталистическом, либеральном мире. Но#nbsp;когда речь идет о#nbsp;главном критерии, [обычно] говорят, что равенства нет в#nbsp;экономике, в#nbsp;деньгах. Вот это, на#nbsp;мой взгляд, отвратительно. Это низменная форма неравенства, когда богатый утверждается за#nbsp;счет бедного. А#nbsp;неравенство по#nbsp;интеллектуальным качествам или пробужденности духа#nbsp;— это вполне приемлемая и#nbsp;наиболее здоровая форма организации неравенства.
Даже Советский Союз, который попытался построить полное равенство, достиг материального [равенства], но#nbsp;неравенство между членами#nbsp;ЦК и#nbsp;обычными гражданами было колоссальным с#nbsp;точки зрения объема решений. Ведь, если один решает, а#nbsp;другой исполняет решение#nbsp;— какое#nbsp;же здесь равенство? И#nbsp;последний момент: и#nbsp;в#nbsp;христианстве нет никакого равенства, а#nbsp;наоборот#nbsp;— высшее начинает служить низшему. Ведь Бог отдал Себя за#nbsp;людей. И#nbsp;здесь дело не#nbsp;в#nbsp;том, что Христос поставил Себя на#nbsp;ту#nbsp;же ступень, что и#nbsp;люди#nbsp;— Он#nbsp;был ниже, Он#nbsp;спустился в#nbsp;ад, был распят, унижен, и#nbsp;служил, мыл ноги апостолам. Какое#nbsp;же здесь равенство? Как справедливость исключена из#nbsp;христианства#nbsp;— потому что благо выше справедливости, так и#nbsp;служение высшего низшим#nbsp;— это высшая форма неравенства.
«Совесть без Бога есть ужас» («Дневник писателя»)
Совесть#nbsp;— это самосознание в#nbsp;данном случае. Немецкое слово «gewissen»#nbsp;— это и#nbsp;совесть, и#nbsp;знание, и#nbsp;самосознание, и#nbsp;уверенность, и#nbsp;надежность. То#nbsp;есть, русское слово [совесть] часто даже узко психологически и#nbsp;даже морально мыслится, что мы#nbsp;осознаем самих себя#nbsp;— это рефлексия. И#nbsp;когда мы#nbsp;чувствуем внутреннее измерение по#nbsp;отношению к#nbsp;себе и#nbsp;признаем его божественное происхождение, соотносим его с#nbsp;Богом, конечно, у#nbsp;нас есть и#nbsp;самоосуждение, и#nbsp;поддержка, потому что мы#nbsp;сами себя судим, но#nbsp;у#nbsp;нас есть и#nbsp;надежда на#nbsp;спасение. Вот это и#nbsp;есть, как Силуан Афонский говорил, «ум#nbsp;в#nbsp;аду держать и#nbsp;не#nbsp;отчаиваться». «Ум#nbsp;держать в#nbsp;аду»#nbsp;— это совесть, но#nbsp;«не#nbsp;отчаиваться»#nbsp;— это Бог.
И#nbsp;вот, Бог плюс совесть, самосознание плюс надежда позволяют не#nbsp;впасть в#nbsp;бездну. А#nbsp;если убрать Бога, мы#nbsp;получим как раз Кириллова из#nbsp;«Бесов» Достоевского: у#nbsp;него ничего не#nbsp;остается, только бездна внутри. Он#nbsp;говорит, «если Бога нет, то я#nbsp;— Бог, и#nbsp;если я#nbsp;Бог, то#nbsp;самое главное, что я#nbsp;могу сделать#nbsp;— убить самого себя». Это чистая бездна. Совесть у#nbsp;Кириллова это носитель высшего самосознания, только в#nbsp;атеистическом ключе. Примечательно, что русский человек никого не#nbsp;тронул, но#nbsp;совершил страшное преступление#nbsp;— преступление против самого себя, ведь самоубийство это страшный грех, это потеря души в#nbsp;православной традиции.
Кириллов идет на#nbsp;грех именно потому, что у#nbsp;него есть совесть, но#nbsp;нет Бога#nbsp;— есть самосознание, философское понимание своей особенности, своей позиции, тотальной онтологической ответственности за#nbsp;все, и#nbsp;он#nbsp;принимает решение «погасить мир». Он#nbsp;уничтожает себя как носителя совести и#nbsp;проявляет высший акт свободы, как он#nbsp;считает. Вот пример, как Достоевский до#nbsp;глубины развивает русское прохождение по#nbsp;пути сверхчеловека. Русский сверхчеловек#nbsp;— это еще более настоящий, глубокий, совестливый и#nbsp;радикальный сверхчеловек, чем какой#nbsp;бы то#nbsp;ни было. Кстати, Ницше признавал, что Достоевский был его учителем, и#nbsp;идея сверхчеловека в#nbsp;значительной степени навеяна творчеством Достоевского.
«Тварь я#nbsp;дрожащая или право имею?» («Преступление и#nbsp;наказание»)
Этот вопрос меня интересовал всегда. Я#nbsp;даже в#nbsp;школе писал сочинение по#nbsp;«Преступлению и#nbsp;наказанию», и#nbsp;учительница очень удивилась, потому что я#nbsp;сказал, что мы#nbsp;не#nbsp;можем понять «Преступление и#nbsp;наказание» без религиозной подоплеки. Что это не#nbsp;социальный протест Раскольникова, а#nbsp;решается вопрос религии и#nbsp;глубины христианской морали. Не#nbsp;помню, какую мне оценку поставили#nbsp;— все это шло вразрез с#nbsp;советской [позицией]. Позднее я#nbsp;подумал, что в#nbsp;принципе мне больше нравится «право имею», поскольку если я#nbsp;«право имею», то#nbsp;я#nbsp;являюсь субъектом, который стоит перед бездной, ничто в#nbsp;духе Кириллова, и#nbsp;должен решать за#nbsp;всех.
Это не#nbsp;значит, что нужно убивать старуху-процентщицу или вставать на#nbsp;революцию, но#nbsp;такая концентрация решения о#nbsp;судьбах мира показалась мне очень интересной. В#nbsp;значительной мере я#nbsp;развил теорию о#nbsp;«радикальном субъекте», отталкиваясь от#nbsp;этой фразы.
В#nbsp;течение своей жизни я#nbsp;постепенно пересматриваю эту формулу. Я#nbsp;с#nbsp;ней живу, пытаюсь по-разному осмыслить ее#nbsp;значение и#nbsp;однажды понял, что ошибка закралась именно в#nbsp;самой формуле. Неправильно поставлен вопрос. «Тварь»#nbsp;— это творение Бога, это нечто, наделенное колоссальной свободой и#nbsp;именно благодаря тому, что мы#nbsp;твари, то#nbsp;есть, сотворены Богом, мы#nbsp;не#nbsp;дрожащие, а#nbsp;право имеем, несем на#nbsp;себе полную ответственность.
Из#nbsp;прямолинейного смысла#nbsp;— противостояния волевого начала и#nbsp;начала смиренного, покорного, готового на#nbsp;любые компромиссы#nbsp;— мы#nbsp;должны перестроить и#nbsp;переосмыслить содержание этой формулы. Если#nbsp;бы мы#nbsp;не были созданы Богом, то#nbsp;мы#nbsp;бы и#nbsp;не#nbsp;были свободными. К#nbsp;чему, кстати приходит современная технократическая цивилизация. Они говорят: люди появились из#nbsp;животных, соответственно, в#nbsp;дальнейшем люди могут передать инициативу искусственному интеллекту.
При таких вводных человечество погружается в#nbsp;роковые, механические, абсолютно фатальные цепочки причинно-следственных связей, именно потому что в#nbsp;таком случае люди не#nbsp;созданы, а#nbsp;значит права не#nbsp;имеют, ведь они генетически рассчитываемые коды. То#nbsp;есть, именно наш статус, как тварей делает нас не#nbsp;дрожащими, а#nbsp;свободными, ответственными и#nbsp;имеющими все права в#nbsp;этом мире.
Конечно, надо менять ситуацию со#nbsp;старухой процентщицей, конечно, необходимо менять социальную ситуацию, конечно, нужно исправлять мир#nbsp;— социально, природно, экологически. Люди должны способствовать преображению мира. Это называется соработничество Богу. Кажется, будто Бог и#nbsp;без нас всё это сделает. А#nbsp;вот, не#nbsp;сделает. В#nbsp;общем, это результат пятидесяти лет размышления над формулой Достоевского. «Если#nbsp;бы математически доказали, что истина вне Христа, то#nbsp;я#nbsp;бы согласился лучше остаться со#nbsp;Христом, нежели с#nbsp;истиной» («Бесы»)
Для#nbsp;каждого человека, который ходит в#nbsp;церковь, известно, что «Азм есмь путь и#nbsp;истина»,#nbsp;— говорит Христос. Для#nbsp;христианина здесь нет никакого противоречия, потому что существует лишь одна истина#nbsp;— Христос. Он#nbsp;и#nbsp;есть Путь, Он#nbsp;и#nbsp;есть Истина, Он#nbsp;и#nbsp;есть Путь к#nbsp;самому себе, Он#nbsp;не#nbsp;только Цель, но#nbsp;и#nbsp;Путь. Строго теологически здесь нет никаких противоречий. Что#nbsp;же имеет в#nbsp;виду Достоевский? Достоевский имеет в#nbsp;виду две истины, которые сложились еще из#nbsp;средневековой схоластики#nbsp;— совершенно западная идея#nbsp;— что есть истина природы#nbsp;— законы природы, законы мира,#nbsp;— а#nbsp;есть христианская, религиозная истина. И#nbsp;они не#nbsp;совпадают.
Для#nbsp;полноценного христианского мировоззрения такого разделения не#nbsp;может быть, потому что нету отдельной истины мира и#nbsp;отдельной истины Бога. Это одна и#nbsp;та#nbsp;же истина. А#nbsp;вот для#nbsp;расщепленного западноевропейского сознания, которое в#nbsp;XVIII веке пришло и#nbsp;в#nbsp;Россию и#nbsp;предопределило позитивистскую науку, надо выбирать. И#nbsp;Достоевский говорит, что если истина Христа будет противоречить законам природы, как чудо, например, я#nbsp;буду верить в#nbsp;истину Христа, а#nbsp;не в#nbsp;истину науки. Это очень фундаментально и#nbsp;очень важно.
«Можно#nbsp;ли жить с#nbsp;фамилией Фердыщенко?» («Идиот»)
Это меня всегда удивляло. Вы#nbsp;знаете, я#nbsp;ничего не#nbsp;могу с#nbsp;собой сделать, но#nbsp;люди с#nbsp;определенными фамилиями не#nbsp;имеют шансов в#nbsp;моих глазах сказать что-то действительно важное. Фамилия#nbsp;— это в#nbsp;каком-то смысле приговор, фамилии не#nbsp;случайны. С#nbsp;фамилией Фердыщенко жить чрезвычайно трудно. Надо ее#nbsp;просто поменять, или жениться. Люди, особенно русские, очень чуткие к#nbsp;звукам, к#nbsp;словам, к#nbsp;именам. Для#nbsp;нас с#nbsp;фамилиями надо быть осторожными.
И#nbsp;если человек какой-нибудь, с#nbsp;явно несоответствующей фамилией говорит: я#nbsp;мыслитель, поэт, философ, музыкант, то, к#nbsp;сожалению, это фатально, он#nbsp;не#nbsp;преодолеет свою фамилию. Обязательно в#nbsp;его скрипичной партии скажется специфика неблагозвучного сочетания согласных и#nbsp;гласных фамилии. Поэтому, будьте внимательны к#nbsp;фамилиям, и#nbsp;Достоевский великолепным образом нас предупреждает не#nbsp;пренебрегать звуком, гармонией и#nbsp;эстетикой русских слов, а#nbsp;особенно русских имен и#nbsp;фамилий.