Вспоминая Армена Джигарханяна
Максим Васюнов
Не было никакого смысла задавать Армену Борисовичу глупых пустых вопросов — он был настолько мудр, что все равно отвечал как хотел. Пытался говорить о чем-то важном, из скромности говорил часто не своими словами, вспоминал цитаты других великих.
Тем, кто нравился, рассказывал анекдоты. Тоже со ссылкам на других.
Если журналист уж совсем раздражал своей плоскостью, то после очередной безрезультатной попытки «воспитать ребенка» уходил к другим детям — актерам.
Журналистов он называл «доча» или «сына». Я на первом интервью долго удивлялся: к кому он обращается? «Сына», «сынок»…
Потом привык. Это то обращение, которого нам всем не хватает.
Теперь — тем более хватать не будет.
Джигарханян вообще любил эту тему — родительство. Спектакли, фильмы всегда сравнивал с ребенком, у которого много родителей: «И хорошо, если мы полюбили друг друга — тогда и ребенок счастливый получится».
В последние времена с любовью в театре и кино было туго. Ныне любят деньги.
Но деньги ничего, кроме разочарования, не приносят. Это прекрасно знал по личному опыту и сам Джигарханян.
«Теперь все ждут от нас, какой мы расскажем анекдот. Чем удачливее рассказал, тем лучше», — говорил мне Армен Борисович, и по его интонациям и глазам было видно, что такой подход к спектаклю, к монологу, к интервью и вообще к жизни его раздражает.
Нынче даже сценаристов учат: кино — это анекдот. В советском кинематографе — в том, откуда родом Джигарханян, за такие слова побили бы. Теперь — хвалят.
Поэтому мы почти не видели в новое время на экранах наших великих актеров. Их просто не учили рассказывать анекдоты, они в других жанрах работали, «совершенствовали мир на основе собственных несовершенств».
Тогда дети получались красивыми. Сейчас удачу можно изредка встретить только в театрах. В том числе — в театре Джигарханяна.
«Если я пошел на новое дело, я хочу понимать, от кого мы будем рождать этого ребенка. В этом и сладость. Этот ребенок рождается на репетициях, а потом в зале — в театре или в кино. На наших глазах вдруг зритель становится другим: усы другие, брови другие. Вот главное, понимаешь?» — попытался объяснить мне как-то свою магию Армен Борисович.
Сказать, что все зрители менялись, нельзя — речь об избранных. Часто же в театре Джигарханяна были те, кто мало что понимал и даже после занавеса ждал продолжения. Бывало, кричали: «А теперь — горбатый!» — мол, мы же заплатили за билеты огромные деньги, чтобы на Джигарханяна посмотреть.
Как все великие, он очень не любил хамов.
Как не любил, когда просили рассказать случаи со съемок или репетиций, потому что все это считал неважным, старался искать смыслы, а не те самые «анекдоты», не любил говорить о своих находках в кино. Предпочитал благодарить режиссеров, их считал главными. Режиссуру он обожал — наверное, поэтому ушел в нее с головой. И не зря. Нарожал сотни красивых спектаклей — причем в самые тяжелые времена. Когда сначала театр был никому не нужен, а потом вдруг стал модным — а значит, приходили не те, с кем хотелось говорить, но все же и с ними магия удавалось: усы другие, брови — другие.
«Знаешь, был великий человек по фамилии Товстоногов, он говорил: „Удобно — это парикмахерский термин“, потому что в жизни никогда ничего не бывает удобно. Поэтому ничего бояться не нужно», — считал Джигарханян, человек, который мог позволить себе ничего не бояться. Не зрителей-модников, не журналистов-желторотиков…
Как у мудреца его часто спрашивали — не всех интересовали разводы — почему мы живем в таком безвкусном времени? Вроде все есть — и свобода, и художники, и условия… а культуры нет?
Мне он на этот вопрос ответил любимым анекдотом Юрия Никулина. Бывают такие анекдоты, которые рассказывать не стыдно.
«В три часа дня из пункта, А в пункт Б пошел поезд, и в это время из пункта Б пошел в А. И они не встретились. Почему? Не судьба!»
А может, это не анекдот вовсе?
Теперь Джигарханяна похоронят рядом с его друзьями, на Ваганьковском. Недалеко от Владимира Высоцкого. К ним еще долго будут приходить толпы благодарных и благородных. И тоже будут задавать вопросы — у нас любят ходить на могилы актеров, как на могилы старцев. Вот только актеры ничего не ответят и знаков не покажут — и не только потому, что они не святые, а потому, что после занавеса великие на сцену не возвращаются.
Максим Васюнов
Не было никакого смысла задавать Армену Борисовичу глупых пустых вопросов — он был настолько мудр, что все равно отвечал как хотел. Пытался говорить о чем-то важном, из скромности говорил часто не своими словами, вспоминал цитаты других великих.
Тем, кто нравился, рассказывал анекдоты. Тоже со ссылкам на других.
Если журналист уж совсем раздражал своей плоскостью, то после очередной безрезультатной попытки «воспитать ребенка» уходил к другим детям — актерам.
Журналистов он называл «доча» или «сына». Я на первом интервью долго удивлялся: к кому он обращается? «Сына», «сынок»…
Потом привык. Это то обращение, которого нам всем не хватает.
Теперь — тем более хватать не будет.
Джигарханян вообще любил эту тему — родительство. Спектакли, фильмы всегда сравнивал с ребенком, у которого много родителей: «И хорошо, если мы полюбили друг друга — тогда и ребенок счастливый получится».
В последние времена с любовью в театре и кино было туго. Ныне любят деньги.
Но деньги ничего, кроме разочарования, не приносят. Это прекрасно знал по личному опыту и сам Джигарханян.
«Теперь все ждут от нас, какой мы расскажем анекдот. Чем удачливее рассказал, тем лучше», — говорил мне Армен Борисович, и по его интонациям и глазам было видно, что такой подход к спектаклю, к монологу, к интервью и вообще к жизни его раздражает.
Нынче даже сценаристов учат: кино — это анекдот. В советском кинематографе — в том, откуда родом Джигарханян, за такие слова побили бы. Теперь — хвалят.
Поэтому мы почти не видели в новое время на экранах наших великих актеров. Их просто не учили рассказывать анекдоты, они в других жанрах работали, «совершенствовали мир на основе собственных несовершенств».
Тогда дети получались красивыми. Сейчас удачу можно изредка встретить только в театрах. В том числе — в театре Джигарханяна.
«Если я пошел на новое дело, я хочу понимать, от кого мы будем рождать этого ребенка. В этом и сладость. Этот ребенок рождается на репетициях, а потом в зале — в театре или в кино. На наших глазах вдруг зритель становится другим: усы другие, брови другие. Вот главное, понимаешь?» — попытался объяснить мне как-то свою магию Армен Борисович.
Сказать, что все зрители менялись, нельзя — речь об избранных. Часто же в театре Джигарханяна были те, кто мало что понимал и даже после занавеса ждал продолжения. Бывало, кричали: «А теперь — горбатый!» — мол, мы же заплатили за билеты огромные деньги, чтобы на Джигарханяна посмотреть.
Как все великие, он очень не любил хамов.
Как не любил, когда просили рассказать случаи со съемок или репетиций, потому что все это считал неважным, старался искать смыслы, а не те самые «анекдоты», не любил говорить о своих находках в кино. Предпочитал благодарить режиссеров, их считал главными. Режиссуру он обожал — наверное, поэтому ушел в нее с головой. И не зря. Нарожал сотни красивых спектаклей — причем в самые тяжелые времена. Когда сначала театр был никому не нужен, а потом вдруг стал модным — а значит, приходили не те, с кем хотелось говорить, но все же и с ними магия удавалось: усы другие, брови — другие.
«Знаешь, был великий человек по фамилии Товстоногов, он говорил: „Удобно — это парикмахерский термин“, потому что в жизни никогда ничего не бывает удобно. Поэтому ничего бояться не нужно», — считал Джигарханян, человек, который мог позволить себе ничего не бояться. Не зрителей-модников, не журналистов-желторотиков…
Как у мудреца его часто спрашивали — не всех интересовали разводы — почему мы живем в таком безвкусном времени? Вроде все есть — и свобода, и художники, и условия… а культуры нет?
Мне он на этот вопрос ответил любимым анекдотом Юрия Никулина. Бывают такие анекдоты, которые рассказывать не стыдно.
«В три часа дня из пункта, А в пункт Б пошел поезд, и в это время из пункта Б пошел в А. И они не встретились. Почему? Не судьба!»
А может, это не анекдот вовсе?
Теперь Джигарханяна похоронят рядом с его друзьями, на Ваганьковском. Недалеко от Владимира Высоцкого. К ним еще долго будут приходить толпы благодарных и благородных. И тоже будут задавать вопросы — у нас любят ходить на могилы актеров, как на могилы старцев. Вот только актеры ничего не ответят и знаков не покажут — и не только потому, что они не святые, а потому, что после занавеса великие на сцену не возвращаются.